БЕССМЕРТНЫЙ ПОЛК.
Схимонахиня Анна (Нарыгина).
Особой болью ее была любовь к Отечеству. Совсем юной была призвана на фронт, служила в авиаполку.
Вырезка из интервью с мон. Анной (Нарыгиной),
насельницей Пермского Успенского монастыря, 2012 год:
...
«Война разве женское дело!»
Благополучно проучившись десять лет, я получила аттестат. И сразу началась война – вот уж не повезло. В 41-м меня мобилизовали. Первый раз еще в Курашиме, когда я гостила у старшей сестры, которая была еще и моей крестной, поэтому я звала ее «кока», по деревенской традиции. Меня вызвали в военкомат и, даже не дав зайти домой, чтобы попрощаться, отправили на сборный пункт в Кунгур. Вот только документов у меня при себе не было, поэтому из Кунгурского военкомата позвонили в Ординский, к которому я была приписана, и попросили срочно их прислать. В Орде возмутились: «Как так! вы не имеете права наших граждан мобилизовывать! Отправляйте ее сюда, мы тут сами мобилизуем!» И меня отправили домой.
Второй раз мобилизовали через год – в 1942-м. Сначала привезли в Москву, а оттуда направили в Мурманск. Я попала в авиацию, на штурмовики ИЛ-2. Сначала, конечно, нас учили на двухмесячных курсах. Так я стала стрелком вооружения. В мои обязанности входило заряжать бомбы для самолетов, вворачивать в них зарядные механизмы, а также заправлять пушки и пулеметы. Вооружить ИЛ-2 – это, во-первых, зарядить две пушки, которые находятся на крыльях самолета. Очень тяжело было всаживать их в специальные гнезда. Во-вторых, надо еще зарядить пулеметы – в каждой ленте по триста пуль. Всего было: восемь пулеметов – по четыре с каждого боку, и две пушки – тоже с обеих сторон, да еще нужно было подвесить четыре пятидесятикилограммовые бомбы. Тяжеленные! Их еще надо было как-то поднять. Никаких приспособлений не было, сами справлялись.
Но прежде чем бомбы подвешивать, в них надо было заряды ввернуть. Не дай Бог задуматься в этот момент и сделать неверное движение – только тебя и видели. И самолет взорвешь, и тех, кто рядом. Бывали случаи… На нас была огромная ответственность, требовалась квалификация. Да, тонкая была работа. Бывали бомбы и по двести килограммов, их только две подвешивали, но тут уж мужчины нам помогали.
В первые годы войны на «илах» только кабина пилота была из брони, а место стрелка, который сидел сзади летчика, через стенку, было совершенно открыто для огня противника. Просто живая мишень. Редко по возвращении самолета стрелок оставался жив, всех убивали. Представляете, в воздухе немецкие «мессеры» палят по самолету, и, конечно, сразу же «прошивают» стрелка. Первые самолеты были в этом смысле очень уязвимы, и только в конце войны стали выпускать новые «илы», где и кабина стрелка тоже была из пуленепробиваемой брони. Стрелков, конечно, жалели и давали им негласную установку, чтобы во время атаки они падали на дно кабины и старались хоть как-то укрыться от огня. Иные ухитрялись спастись, но вообще столько людей погибло.
К бою самолет готовили механики и мы – стрелки. В звене было три самолета, и если убивали стрелка-мужчину, то нас, девушек, сажали вместо них. Так что и летать приходилось, и в бою была, но Бог миловал, меня даже не ранило. Я ж из верующей семьи, крест с собой на войну взяла, который меня хранил.
– Неужели не боялись?
– Как сказать. Конечно, страшно, но только пока ты на земле, а в бою уже не до того. Надо было успеть опередить противника. Начиналась атака и та-та-та-та-та – жмешь на гашетку, только бы сбить фашиста. Очень уж хотелось сбить.
Видеть подбитый самолет противника – большая радость. Как только его подстрелишь, он сразу заваливается на бок и потом его начинает крутить, хвост задирается и самолет врезается в землю – ба-бах! Взрыв!
Перед бомбардировщиками обычно летели легкие самолеты, у них бомб не было, только пулеметы. Они пролетят, и следом за ними тяжелые «илы» гудят. Легкая авиация как бы расчищала им путь. Однажды был случай, наши самолеты окружили вражеский истребитель. У немца был выбор: либо падать и разбиться, либо сдаться в плен. Он решил сдаться. Посадил свою машину, а мы, все, кто был на аэродроме, бежим к нему со всех ног. Ура! Фашиста поймали, летчика! И немец оказался шикарный: лощеный, прекрасно одет – весь в коже. Моя подружка, украинка Люба, бросилась на него с кулаками: «Попался, гад!» Он презрительно отвернулся. Повели его к командиру.
В штабе народу набилось, каждому интересно взглянуть на пленного. Нас туда сначала не впускали, но мы все ж проникли. Стали немца допрашивать и тут он, глядя на нас с Любой, заявил, что для русской армии позор, если берут в авиацию женщин, да еще на «илы». А для них наш ИЛ-2 был самой большой грозой, немцы называли его «черная смерть». Никаких самолетов так не боялись. ИЛ-2 был отлично вооруженной машиной, и его нелегко было сбить. Над немецкими окопами наши истребители проносились бреющими полетами и наводили на фрицев ужас. Как только они слышали приближение советских истребителей, тут же начиналась паника, бежали, кто куда, а в это время их атаковала наша пехота и уничтожала.
Как нужен был немцам этот Мурманск! Мечтали фрицы его занять. Тогда бы они уморили Россию голодом. Наш северный порт был спасением для всей страны, ведь продовольственные запасы были съедены, хлеб растить некому, да и негде. Земля Украины и центральной России после оккупации была выжжена. Через Мурманск к нам поступали из-за границы продукты на протяжении всей войны. Второй фронт союзники открыли только в конце войны, когда уже ясно было, что мы победим, но продуктовые баржи шли с Запада регулярно.
Большой радостью для нас были письма из дома. Почта в войну работала отлично, никаких проволочек. Мои родители о нас молились, ведь кроме меня на войне были пятеро их сыновей, моих братьев. Один погиб, двое были ранены. А на одном брате – ни царапины, дошел до Берлина. Помню, как мама, провожая меня на войну, плакала. Мы стояли на перроне, и она причитала: «Анна ты моя Анна! Сыновей я отдала на войну, так это правильно, они рождаются для защиты Родины, но вас, девочек, так жалко! Война разве женское дело?! Целый состав молодых девчонок увозят…»
Слава Богу за все! Я осталась жива, меня не убили в этой войне.
..."
Схимонахиня Анна (Нарыгина).
Особой болью ее была любовь к Отечеству. Совсем юной была призвана на фронт, служила в авиаполку.
Вырезка из интервью с мон. Анной (Нарыгиной),
насельницей Пермского Успенского монастыря, 2012 год:
...
«Война разве женское дело!»
Благополучно проучившись десять лет, я получила аттестат. И сразу началась война – вот уж не повезло. В 41-м меня мобилизовали. Первый раз еще в Курашиме, когда я гостила у старшей сестры, которая была еще и моей крестной, поэтому я звала ее «кока», по деревенской традиции. Меня вызвали в военкомат и, даже не дав зайти домой, чтобы попрощаться, отправили на сборный пункт в Кунгур. Вот только документов у меня при себе не было, поэтому из Кунгурского военкомата позвонили в Ординский, к которому я была приписана, и попросили срочно их прислать. В Орде возмутились: «Как так! вы не имеете права наших граждан мобилизовывать! Отправляйте ее сюда, мы тут сами мобилизуем!» И меня отправили домой.
Второй раз мобилизовали через год – в 1942-м. Сначала привезли в Москву, а оттуда направили в Мурманск. Я попала в авиацию, на штурмовики ИЛ-2. Сначала, конечно, нас учили на двухмесячных курсах. Так я стала стрелком вооружения. В мои обязанности входило заряжать бомбы для самолетов, вворачивать в них зарядные механизмы, а также заправлять пушки и пулеметы. Вооружить ИЛ-2 – это, во-первых, зарядить две пушки, которые находятся на крыльях самолета. Очень тяжело было всаживать их в специальные гнезда. Во-вторых, надо еще зарядить пулеметы – в каждой ленте по триста пуль. Всего было: восемь пулеметов – по четыре с каждого боку, и две пушки – тоже с обеих сторон, да еще нужно было подвесить четыре пятидесятикилограммовые бомбы. Тяжеленные! Их еще надо было как-то поднять. Никаких приспособлений не было, сами справлялись.
Но прежде чем бомбы подвешивать, в них надо было заряды ввернуть. Не дай Бог задуматься в этот момент и сделать неверное движение – только тебя и видели. И самолет взорвешь, и тех, кто рядом. Бывали случаи… На нас была огромная ответственность, требовалась квалификация. Да, тонкая была работа. Бывали бомбы и по двести килограммов, их только две подвешивали, но тут уж мужчины нам помогали.
В первые годы войны на «илах» только кабина пилота была из брони, а место стрелка, который сидел сзади летчика, через стенку, было совершенно открыто для огня противника. Просто живая мишень. Редко по возвращении самолета стрелок оставался жив, всех убивали. Представляете, в воздухе немецкие «мессеры» палят по самолету, и, конечно, сразу же «прошивают» стрелка. Первые самолеты были в этом смысле очень уязвимы, и только в конце войны стали выпускать новые «илы», где и кабина стрелка тоже была из пуленепробиваемой брони. Стрелков, конечно, жалели и давали им негласную установку, чтобы во время атаки они падали на дно кабины и старались хоть как-то укрыться от огня. Иные ухитрялись спастись, но вообще столько людей погибло.
К бою самолет готовили механики и мы – стрелки. В звене было три самолета, и если убивали стрелка-мужчину, то нас, девушек, сажали вместо них. Так что и летать приходилось, и в бою была, но Бог миловал, меня даже не ранило. Я ж из верующей семьи, крест с собой на войну взяла, который меня хранил.
– Неужели не боялись?
– Как сказать. Конечно, страшно, но только пока ты на земле, а в бою уже не до того. Надо было успеть опередить противника. Начиналась атака и та-та-та-та-та – жмешь на гашетку, только бы сбить фашиста. Очень уж хотелось сбить.
Видеть подбитый самолет противника – большая радость. Как только его подстрелишь, он сразу заваливается на бок и потом его начинает крутить, хвост задирается и самолет врезается в землю – ба-бах! Взрыв!
Перед бомбардировщиками обычно летели легкие самолеты, у них бомб не было, только пулеметы. Они пролетят, и следом за ними тяжелые «илы» гудят. Легкая авиация как бы расчищала им путь. Однажды был случай, наши самолеты окружили вражеский истребитель. У немца был выбор: либо падать и разбиться, либо сдаться в плен. Он решил сдаться. Посадил свою машину, а мы, все, кто был на аэродроме, бежим к нему со всех ног. Ура! Фашиста поймали, летчика! И немец оказался шикарный: лощеный, прекрасно одет – весь в коже. Моя подружка, украинка Люба, бросилась на него с кулаками: «Попался, гад!» Он презрительно отвернулся. Повели его к командиру.
В штабе народу набилось, каждому интересно взглянуть на пленного. Нас туда сначала не впускали, но мы все ж проникли. Стали немца допрашивать и тут он, глядя на нас с Любой, заявил, что для русской армии позор, если берут в авиацию женщин, да еще на «илы». А для них наш ИЛ-2 был самой большой грозой, немцы называли его «черная смерть». Никаких самолетов так не боялись. ИЛ-2 был отлично вооруженной машиной, и его нелегко было сбить. Над немецкими окопами наши истребители проносились бреющими полетами и наводили на фрицев ужас. Как только они слышали приближение советских истребителей, тут же начиналась паника, бежали, кто куда, а в это время их атаковала наша пехота и уничтожала.
Как нужен был немцам этот Мурманск! Мечтали фрицы его занять. Тогда бы они уморили Россию голодом. Наш северный порт был спасением для всей страны, ведь продовольственные запасы были съедены, хлеб растить некому, да и негде. Земля Украины и центральной России после оккупации была выжжена. Через Мурманск к нам поступали из-за границы продукты на протяжении всей войны. Второй фронт союзники открыли только в конце войны, когда уже ясно было, что мы победим, но продуктовые баржи шли с Запада регулярно.
Большой радостью для нас были письма из дома. Почта в войну работала отлично, никаких проволочек. Мои родители о нас молились, ведь кроме меня на войне были пятеро их сыновей, моих братьев. Один погиб, двое были ранены. А на одном брате – ни царапины, дошел до Берлина. Помню, как мама, провожая меня на войну, плакала. Мы стояли на перроне, и она причитала: «Анна ты моя Анна! Сыновей я отдала на войну, так это правильно, они рождаются для защиты Родины, но вас, девочек, так жалко! Война разве женское дело?! Целый состав молодых девчонок увозят…»
Слава Богу за все! Я осталась жива, меня не убили в этой войне.
..."